Василий коротко объяснил управляющему, что из Синего Шихана прибыл агент, закупающий для строительства золотопромывательной фабрики материалы, инструмент и лошадей.

– Для какой фабрики? – недоуменно спросил Суханов.

– Разве вы не знаете?

– Ни святым духом, – ответил Тарас Маркелович, начиная соображать, почему его отправили в командировку на такой длительный срок.

Удивился и Буянов.

– Ну что ж… – после напряженного молчания сдержанно, чтобы не уронить своего достоинства, проговорил Суханов. – Я в отлучке уже давно. Значит, без меня начали. И то хорошо, что поторопились. Крупное дело застоя не любит. Говори, Матвей Никитич, цену, товар я твой знаю, видел.

Буянов назвал. Сумма превышала действительную стоимость товара в три раза, но он надеялся получить ее. Доверенный Шпака почти не возражал, а после того, как Буянов намекнул, что на этом деле даст ему заработать, сразу на все согласился. Дело оставалось только за задатком.

– Разбойничью цену не запрашивай, не дам, – категорически заявил Суханов.

– Дело ваше… Но мне думается, что мой товарец прииску вот как нужен!

Буянов самодовольно захихикал и, сузив раскосые глаза, победоносно посмотрел на Тараса Маркеловича.

Василий, закурив коротенькую трубочку, спокойно заговорил:

– Аппетит на деньги у вас, Матвей Никитич, неистощимый.

– А у кого нет его, позвольте спросить? – перебил Буянов.

– Однако у вас особенный! – продолжал Василий. – Кстати сказать, госпожа Барышникова тоже очень любит денежки. Не забудьте ей заплатить по векселям и распискам. До суда доводить не советую. А в отношении стоимости материалов и инструмента: накиньте десять процентов – и делу конец…

– Это будет по совести, – подхватил Суханов.

– Да это ж грабеж! – крикнул Матвей Никитич.

– По справедливости, господин Буянов, по справедливости! Еще раз напоминаю: рассчитайтесь по рыбным делам. Если не сделаете этого, то ваша тухлая рыба всплывет наверх. А может быть, и того хуже…

Василий говорил негромко, по с твердой, беспощадной прямотой. Смешно было видеть, как Буянов лихорадочно расстегнул воротник рубахи и вытащил золотой крест. Прижимая его к круглому животу, он приглушенно сказал:

– Последний крест хотите снять, сымайте! Все отдам, все!

Василий резко поднялся со стула, кивнув Суханову. Вместе они направились к выходу. Продолжать разговор с охмелевшим Буяновым было бесполезно. На другой день они уехали на Синий Шихан. Часа за четыре до их отъезда проспавшийся Буянов, проклиная «мошенников», согласился на их условия.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Прожив две недели в Зарецке, Дмитрий Степанов и Марфа собрались в Петербург. Авдей Иннокентьевич торопил их с отъездом.

После свадьбы Марфа от кучера узнала, куда отлучался отец во время их свадьбы.

Когда Авдей Иннокентьевич приехал с Кочкарского прииска в Зарецк, Марфа спросила его:

– Вы, говорят, папаша, жениться собираетесь, да еще на бывшей Митиной невесте… Может, это неправда?

– Тебе что… сорока на хвосте принесла? – Авдей Иннокентьевич решил отделаться шуточками, но Марфа была дочь своего отца и умела быть упрямой.

– Слыхала… Может быть, боишься правду сказать?

– Ну, а ежели правда, тогда что?

– Ежели сраму не боишься, тогда ничего, – опустив голову, сказала Марфа. – Только знай, что признавать я ее не буду.

– Ах, как испугала! Может, и меня признавать не захочешь?

– Я этого не говорю.

– Вот что, дочь моя, – немного помолчав, продолжал Авдей Иннокентьевич. – Ты ломоть отрезанный. У тебя есть муж, за ним и присматривай, а уж о себе я сам позабочусь. Поезжайте в Питер, да не мешкайте.

– Гонишь?

– Как хочешь… Оставайся… Только я советую. Да смотри, мужу не проболтайся. Скажу тебе одно, но ты меня вряд ли поймешь. Я тебя растил и мачехи в дом не привел. Молодость свою ногами топтал, тебя жалел; а сам черт знает чем услаждался. Хочу на старости лет гнездо иметь свое… – Доменов говорил отрывисто, путано, но дочь отлично понимала его. Не будь Олимпиада бывшей невестой ее мужа, Марфа бы и слова не сказала отцу.

– Женись на ком хочешь, только не на ней, – заявила она резко.

– За мужа не бойся. У меня не забалуется. Да и тебя он любит. Как телок за твоей юбкой ходит. Кончим разговор, поздно… – Авдей Иннокентьевич махнул рукой, пошел из комнаты и уже на пороге добавил: – Поезжайте-ка лучше в Питер да погуляйте, а там и я вслед прикачу…

– Один?

– Говорю, смирись! Поздно! Она уже мне жена. Я еще неделю тому назад обвенчался и на Кочкарский прииск ее увез, а ты хлопочешь.

Доменов рассмеялся и вышел.

– Не верю! – крикнула Марфа.

– Верь! – Доменов вернулся, подбоченившись, лихо прошелся по комнате, притопывая ногами и подпевая: – Ах, он, сукин сын, кочкаровский мужик, к молодой жене под крылышко бежит; он бежит и приговаривает, балалаечку настраивает!..

– Ты, отец, с ума сошел?

– Есть отчего, дочь моя! – Авдей Иннокентьевич растопырил руки. – Есть!.. Поезжайте в Шиханскую, там вам расскажут.

Окончательно поссорившись с отцом, Марфа решила ехать в Шиханскую. Дорогой рассказала обо всем мужу, тот тоже не поверил. Однако по приезде в станицу все подтвердилось.

– Это не тесть, а всем чертям батька. Ну и шут с ними, Марфа моя нисколько не хуже, а может, и получше, – сказал Митька брату Ивану.

– Нашел с кем равнять, – упрекнул его брат. – Ты тестю лишний раз в ноги поклонись за дочь, такая павлиночка – заглядение…

После замужества Марфа еще больше похорошела. Она поразительно быстро приучила мужа спать на разных кроватях, долго валяться в постели, пить по утрам кофе и пользоваться салфетками.

Временно они поселились в пустующей половине печенеговского дома. Комнаты были отремонтированы, оклеены новыми дорогими обоями и обставлены с такой невиданной в станице роскошью, что люди диву давались.

Гости у молодоженов не переводились. Сюда, как мухи на мед, слеталось почти все чиновное начальство из уезда. Заезжали на прииск и путешественники, купцы, коммерсанты, казачьи офицеры, новые служащие прииска, привезенные и рекомендованные Шпаком. Пили и ели сколько влезет. Петр Эммануилович Шпак юлой вертелся около Марфы, подстерегал каждое ее желание. Тут он преследовал свои далекие цели…

Веселье шло беспрерывно. Иван Александрович Степанов приходил каждый день; подкручивая рыжие усики, перехватывал многозначительную улыбку Зинаиды Петровны и упоенно похохатывал в укромном уголочке. Иногда она присаживалась рядом с ним, обдавала его запахом умопомрачительных духов, от которых казак задыхался и пьянел. Хмельной и веселый, он приносил этот запах домой. Вытягиваясь рядом с женой на мягкой перине, блаженно улыбался. Аришка не давала ему заснуть; бесцеремонно толкая его в бок, спрашивала:

– Где был до этих пор?

– Где был, там нету, – поворачиваясь на другой бок, отвечал Иван.

– Опять у той Зинаидки. Вот повадился каждый день… Тошно смотреть, как она в своих зеленых штанах задом виляет. Срам!

– Отстань, дуреха необразованная, – вяло огрызался Иван.

– А вот и не отстану! Каждый день туда рыскает и пьяный является. Сам тоже халаты завел. Нальет зенки-то, напялит на себя татарский балахон и ходит вроде муллы. Вот посмотришь, чует мое сердце, затянет она тебя в татарскую веру!

– Ну што ты будешь делать! – волчком поворачиваясь на постели, возмущался Иван. – Сто раз тебе говорил: русская она, понимаешь, русская!

– То-то и видно, – презрительно говорила Аришка, – щеголяет в махометанских штанах… Все говорят, что она из Туретчины приехала, а там у какого-то Рахмет-паши в наложницах была. Она тебя подстерегает! Думаешь, ты ей нужен, образина рыжая? Как бы не так! Денежки наши, вот что ей надо. А сношенька тоже там прижилась; где уж нам с ней из одной чашки щи хлебать. Она образованная… А та змея-офицерша всех околдовала. Так и знай: ошпарю ее кипятком, дай только правду узнать про ваши шашни… Али научу холостежь за четверть водки, чтобы ворота дегтем вымазали, и твое имечко ночью на тех воротах сама выведу. Пусть полюбуются люди добрые на нового богача.